ЗДЕСЬ НЕЛЬЗЯ ОШИБИТЬСЯ, ТУТ ВЕДЬ ВАМ
НЕ ВЫСШАЯ МАТЕМАТИКА КАКАЯ-НИБУДЬ
Скоро в московском издательстве Сретенского монастыря выходит книга автора из Калининграда Леона Костевича «Молись и кайся». Она рассказывает о российских православных, о «русских» греках, о героизме и предательстве, о ханжестве. Прототипом главного героя стал православный режиссер Константин Харалампидис. Сегодня мы попросили писателя ответить на вопросы нашего корреспондента.
Леон Костевич
– Насколько я знаю, раньше вы никогда не писали на православную тему. Героями ваших книг были пионеры, журналисты, студенты. Что повлияло на выбор в этот раз?
– Обычно человек пишет о том, что его, как говорил Владимир Высоцкий, «волнует и беспокоит». В основу повести легла реальная история, которая произошла со мной девять лет назад. Я стал верующим человеком, мои взгляды на мир полностью изменились.
– Как это происходило?
– В Алма-Ату, где я тогда жил, вернулся из Москвы друг моей юности Константин Харалампидис. Мы не виделись двадцать с лишним лет. За это время Костя успел окончить Щукинское театральное училище, поиграть на московской сцене, воцерковиться и стать православным режиссером. Мы много разговаривали с ним о вере, я спорил, говорил, что в храм ходить не обязательно, что Бог должен быть в душе и тому подобное. То есть твердил все, что сегодня говорят многие, хотя при этом считают себя верующими. Тот, каким я был девять лет назад и я сегодняшний – два разных человека.
Константин Харалампидис
– Вы ощутили, что после воцерковления ваша жизнь стала другой?
– Конечно! Ведь Господь сразу, авансом, так сказать, дает новообращенному невероятно много благодати. Он очень ждет каждого из нас и радуется, когда мы приходим. Это потом начинается борьба с искушениями, сомнения, лень… А будучи новообращенным, ты ощущаешь присутствие Бога очень сильно. Но и сейчас я никогда не совершу многого, что раньше считал обыденным, нормальным.
– Например?
– Ну, хотя бы даже такая мелочь, как анекдот. Некоторые из них сейчас я рассказывать не стану – не стану смеяться над чем-то, что раньше казалось смешным.
– Трудно было писать произведение о православии?
– Невероятно трудно. Бог, вера – это очень сложно, очень тонко, это требует совершенно особого отношения. Здесь нельзя ошибиться, тут ведь вам не высшая математика какая-нибудь. Ни над чем до сих пор я не работал так долго, как над «Молись и кайся».
– А Константин Харалампидис в жизни такой же взрывной и напористый?
– Да. Но в наше время срываться не модно: сейчас принято быть толерантным, неконфликтным. Чтобы внешне все было чистенько. Но ведь человеку свойственно ошибаться, вставать и падать. Хуже, когда ты теплохладный. Такому и к Богу трудно прийти.
– В вашей повести много героев-атеистов – интересно читать, как они защищают свои взгляды. Когда вы прописывали их характеры, вы опирались на каких-то реальных людей или все придумали?
– И то, и другое. Когда я собирал материал для книги, я вспоминал атеистов, которых знал, а с некоторыми даже специально встречался и разговаривал о вере. Потому что ум активного, деятельного атеиста рождает такие мысли, которые не то что верующему человеку, но даже агностику в голову никогда не забредут! Однако потом, основываясь на этих разговорах, я многое додумывал, досочинял, чтобы образ получился законченным и таким, каким должен быть, чтобы вписываться в авторский замысел.
– Получилось смешно.
– Когда читаешь, да. Но вообще это удивительно и ненормально, что в традиционно православной стране России столько воинствующих атеистов. Это как раз тот случай, когда для людей нет ничего святого в прямом смысле слова. Позволяют себе страшные высказывания, хулят всех и вся. Хочется верить, что они не ведают, что творят, но ведь они и не хотят ничего знать, разбираться. Когда со мной начинают разговаривать на такие темы, я всегда даю хороший совет: «В каждом храме есть дежурный священник – сходите к нему, он все объяснит, развеет ваши сомнения». Только что-то очередей к дежурному священнику я не замечаю.
– Большое спасибо. Ждем, когда повесть «Молись и кайся» появится на прилавках книжных магазинов.
Интервью автора повести “Молись и кайся” Леона Костевича
корреспонденту журнала “Свет православия” Марине Сазоновой
Справка об авторе
Леон Костевич. 50 лет.
Родился в г. Грозном. В возрасте трех лет родители привезли его в Алма-Ату.
Окончил педагогический вуз по специальности «Учитель русского языка и литературы.
Долго работал на телевидении.
Прозу пишет 25 лет. Печатался в толстых литературных журналах Казахстана «Простор» и «Нива».
Является лауреатом Русской премии (2008 г., II место в номинации «Малая проза» за повесть «Графиня, я стрелялся на дуэли»).
В феврале 2010 года в казахстанском издательстве «Дайк-пресс» вышел роман Л. Костевича «Вылитые».
В 2018 г. в московском издательстве «Аквилегия М» вышла повесть для подростков «Когда кончается джаз».
Живет в Калининграде.
Приобрести книгу можно в интернет магазине по ссылке
https://sretenie.com/book/element.php?ID=71986
Отрывок из книги “Молись и кайся” Леона Костевича
***
– …А Бога все равно не существует, – примирительно подвел итог появившийся с бутылкой красного вина Пятигорский – темное стекло покрывали перья и какая-то труха. – Мне Петя рассказывал, ты воцерковленный теперь, но, прости за прямоту, я принципиально не верю – у меня всё-таки два образования.
Леня точным движением ладони выбил из горлышка пробку. В старом буфете, напоминающем непритязательного фронтовика, нашлись стаканы. Авдеев и Христофоридис одновременно накрыли свои емкости ладонями, однако если от Петра после пароля «я за рулем» Пятигорский отстал сразу, то Христофоридису пришлось долго отбиваться. Лариса выглядела коварно обманутой, но не отнимать же бутылку. Довольный хозяин наполнил свой стакан. Пообещал: «Сейчас будет хорошо» и выпил.
– Так ты чем сейчас занимаешься, Эсхил? – выдохнул он.
Христофоридис облил пельмени сметаной, густо посыпал сверху черным перцем:
– Фильм о греках делаю. И все-таки скажи, – он направил в сторону Лени алюминиевую вилку с кривым зубом, – какая связь между твоими двумя образованиями и отсутствием Бога?
– Как – какая? – даже огорчился Пятигорский. – С теорией происхождения видов ты, думаю, спорить не будешь?
– Почему не поспорить, если это – теория, то есть версия. Дарвин ее как гипотезу выдвигал и даже сам в ней до конца уверен не был. Но люди подняли его предположение на щит, потому что оно оправдывало любые грехи – хоть блуд, хоть убийства: человек – не образ Божий, а животное! Никакой ответственности – природа меня таким сделала. Гитлер был дарвинистом, а Энгельс писал Дарвину: «Я считаю Вас своим союзником»!
– Но ведь ученые уже доказали – мир возник сам по себе из большого взрыва много миллионов лет назад, – наступал в ответ Лёня.
– Не доказали, а предложили теоретические выкладки, которые идее существования Бога не только не противоречат, но, наоборот, говорят, что мир возник не сам по себе.
Выпив, Леня стал неторопливым и рассудительным, как Марлон Брандо в «Крестном отце».
– Нет, старик, такой хоккей нам не нужен! – запротестовал он – Люди адронный коллайдер придумали, «Нобелевку» за стволовые клетки получают, ионы и кванты сосчитали, а ты мне рассказываешь, что мир создал Бог!
– Где же тут противоречие? Просто ученые постоянно открывают, как именно Господь устроил наш мир. Бог позволяет совершать научные открытия, чтобы мы видели Его Промысл, а мы в безмерной гордыне переворачиваем все с ног на голову и утверждаем, что наука доказывает отсутствие Бога! Не абсурд ли?
Авдеев и Лариса в ученую пикировку не вмешивались – ели и только улыбались друг другу во время особенно острых пассажей. Когда Христофоридис произнес слово «абсурд», в прихожей заверещал телефон. Лариса вышла, облокотив на край тарелки вилку с надкушенным пельменем.
– Если взять вселенную как саморазвивающийся механизм, то все становится логичным и понятным: случайным образом объединились атомы, – не уступал Пятигорский. – И такой вариант ответа не требует дополнительных вопросов типа: а кто создал Бога, а откуда взялся Бог?
– Значит, Бог и создавал этот мир из атомов!
– А не проще ли заменить Бога вполне известными и постижимыми законами природы?
– Да заменить-то недолго, но от этого Он существовать не перестанет.
Низко опустив голову, Леня почесал затылок обеими руками:
– Нет, я в общем готов даже признать, что существует некая сила, которая управляет всеми нами. Но что существует Бог, Которому можно молиться и Который что-то даст…
– То есть ты говоришь: я допускаю, что существует некая говорящая коробка, но это – не радиоприемник? Ты себя со стороны не слышишь! Вот скажи: кто приготовил эти пельмени?
– Ларисья, конечно.
– Я не верю. Где она? Покажи.
– Да она к телефону вышла. Вон, пельмень не доела. Ларисья, иди сюда!
– Я не вижу ее, поэтому не верю в то, что она сделала пельмени.
– Старик, это глупо.
– Глупо то, что говоришь ты! Потому что Бог постоянно подтверждает свое присутствие. Загляни в Интернет – мужик поссорился с женой, схватил сына-младенца и сиганул с ним с восьмого этажа. Мужик разбился, ребенок застрял в ветках дерева, остался жив. Это – не чудо?! Спроси Валентина – старика, который при храме живет, он в Курской битве участвовал. Только выполз из окопа, табаку у товарища взять, как в то место, где он только что сидел, снаряд попал. Тоже – не чудо?!
– Совпадение, – убежденно возразил Леня, наливая себе еще полстакана густого, как масляная краска вина.
– Господь творит чудеса, а люди, как бараны: совпадение! Какими надо быть закосневшими, чтобы не понимать – если кирпич падает человеку на голову, это не случайность: так не может само по себе совпасть, чтобы эти две точки пересеклись.
– А если кирпич падает перед носом человека?
– Тоже не случайность: это предостережение.
– У тебя и так чудо, и так. Как же, по-твоему, должно произойти, чтобы было не чудо?
– Когда человек даже не знает, что где-то с крыши упал кирпич.
Пятигорский умолк, покачал в стакане вино:
– Как ты сказал… Ученые просто открывают, как именно Господь создал наш мир? Надо помозговать. – Вздохнул и выпил.
Вернувшаяся Лариса пододвинула ему тарелку с остывшими пельменями:
– Закусывай, горе!
– Наука! – пренебрежительно бросил Христофоридис. – Да наука до сих пор не придумала, как многие болезни лечить, не говоря уже о приборах, которые позволяли бы видеть существующий вокруг нас невещественный мир. Вот ты, Лёня, образованный человек, должен знать, что наше тело излучает тепловое инфракрасное излучение, а ведь мы его невооруженным глазом тоже не видим… Мы не видим его, но это не значит, что его нет.
– Ну, про невидимый мир – это уж совсем сказки, старик, – Пятигорский вытер с подбородка темно-вишневую жидкость.
Христофоридис встал, повернул под собой венский стул и уселся лицом к спинке:
– Просто человек не хочет признавать, что вокруг нас существуют ангелы и бесы.
– Давай-давай!
– Когда Левенгук в семнадцатом веке, разглядывая каплю воды в свой микроскоп, обнаружил микроорганизмы, ему тоже говорили: давай-давай! – неожиданно для самого себя поддержал Эсхила Авдеев.
– Гагарин был в космосе и сказал, что Бога там не видел, – непослушным языком сообщил Леня.
– Человек ослеплен гордыней. – Стул под тяжелыми телесами Христофоридиса охнул. – В необъятной вселенной он поднимается на каких-то сто двадцать километров и уже утверждает, что познал все тайны. Но, во-первых, фразу, которую якобы сказал про Бога Гагарин, произнес Хрущев, а во-вторых, сам Гагарин был верующим – в пятьдесят
девятом тайно крестил дочь, а после полета ездил в Лавру и читал «Отче наш». Ты знаешь, что на пленуме ЦК он говорил о восстановлении Храма Христа Спасителя?
…Когда вышли от Пятигорских, Христофоридис потряс руками:
– Это же мертвые души!
– Эс, чего ты добиваешься? – попытался урезонить друга Авдеев. – Только нервы тратишь.
– Да просто я не могу спокойно думать о том, как они все пойдут в ад!
Петр помолчал. Обошёл вокруг машины, несколько раз вздохнул.
